Сказкатерапия! - блог №902540

Завтра день рождения Артемки. Первый юбилей, круглая дата — 10 лет. А ровно через полгода, день в день, Жанне исполнится 38. Никакой магии чисел. Просто повод посидеть на лоджии, укутавшись в теплый плед, и глядя вниз через недавно поставленные стеклянные фрамуги с резными деревянными завитушками, поразмышлять о том о сем, повспоминать...
Солнце слепит глаза, греет не по-осеннему тепло. А тогда был снег, первый, пушистый, крупный, и Жанна, лежа на родильном столе, видела перед собой только большое, как экран в кинотеатре, окно, и по его голубоватому фону летел снег. Так плавно, спокойно, красиво.
Она очень боялась родов. Боялась давно, еще со школы, когда впервые допущенная во взрослую компанию маминых подруг, она услышала обычные женские разговоры.
— Невыносимая боль, дикий ужас, кошмар да и только, чувствуешь себя куском мяса.
— А у меня было страшное кровотечение, я кричала до хрипоты, а они в соседней комнате жарили картошку, некогда им было отойти. Понятно, мы ведь никто.
— Такое унижение. Мне пощечин надавали. Заткнись, мол, на работе у себя орать будешь. Подумаешь, она капитан милиции! Здесь ты просто баба, роженица. Не ори, не ты первая не ты последняя. Разродишься, никуда не денешься.
Жанна слушала сжавшись, веря или не веря, но засело где-то глубоко в подсознании: не надо мне детей, не хочу. И долго еще не хотела, лет десять или пятнадцать.
Замуж она вышла вовремя, через месяц после того, как сдала госы в пединституте, все на отлично, но красный диплом не получила, из-за «деда», что вел русскую литературу и два курса подряд ставил ей четверки, а в последней сессии и вовсе трояк. Зато она получила свободный диплом, а это было куда круче. Тогда его давали только женам военных. А она стала женой военного.
Еще через пару месяцев ее стали называть Жанной Валентиновной. По великому блату отец устроил ее преподавателем в строительном техникуме. И там она отработала год. Такой год, который стал худшим в ее жизни. Она тянула эту лямку, чтобы не обидеть отца. Но чего ей это стоило! Она до сих пор изредка видит сон, что мучил ее тогда каждую ночь. Будто она стоит перед аудиторией совершенно голая и читает лекцию по ненавистной ей русской литературе 20 века, той самой, которую «дед» оценил на тройку, ей неловко, но ей нечем прикрыться, тогда она начинает медленно двигаться к концу класса, чтобы читать лекцию из-за спин. Но ноги подкашиваются на полпути, она падает на колени, и все смеются.
Ноги действительно подкосились. Не в прямом смысле, а в переносном. Она приползла к отцу, сказала, что больше не может, что иссякло терпение, и, выслушав все, что так боялась услышать, ушла, как не странно на прямых ногах, быстрым шагом, почти бегом.
А летом они с Олегом поехали в Феодосию. Первый раз она увидела море. И полюбила на всю жизнь. Потом они ездили туда еще раз пять. А она так и не научилась плавать. За что же она любит море, если не переносит жару и не умеет плавать? А разве любят «за что»? Также и с Олегом. Любит она его, или просто живет с ним по привычке, выработавшейся за 16 лет или 17… Как много лет!
В Феодосии, в доме с десятком пристроек, жила, да и живет, наверное, до сих пор дальняя родственница Олега, кажется, двоюродная или троюродная тетя. Тетя Вера. Бабуся с мелкими морщинками у рта и светлыми, как летнее небо в ясный день глазами. Забавная такая и суетливая. Она как-то сказала Жанне:
— Ой, повезло тебе, девка, достался тебе парень что надо, добрый парень.
— Что особенного-то, — засмущалась Жанна.
— Поймешь потом, может не скоро, а может и скоро.
Жанна поняла через много лет. Все можно нажить с годами, кроме доброты. Она или есть или нет. У Олега она есть, и тетя Вера была права, Жанне с ним очень повезло. Хотя сначала так не казалось. Было трудно все начинать с нуля. Однокурсницы Жанны, завистливо глядящие ей вслед у загса, потом удачно повыходили замуж за немолодых основательных мужиков, то есть не мужиков, конечно, а господ. Иринка, лучшая институтская подруга, стала женой чиновника из облсовета, а Машка вышла замуж за бизнесмена, владельца четырех магазинов. Обе разбили первые семьи своих мужей, и обе, вроде бы неплохо живут, строя свое счастье на чужом несчастье. Хотя кто знает, как они живут, чужая душа потемки. И десять лет назад пришла очередь Жанны завистливо смотреть вслед их иномаркам, когда шикарные автомобили увозили от ее дома, заглянувших поздравить ее с рождением сына, бывших подруг.
Но тогда в кроватке уже лежал тот, кто ценнее любого богатства. А до этого были еще почти семь лет. Пожалуй, в них не было ничего хорошего, кроме крымского моря и доброты Олега. Но доброта тогда еще не была оценена, а море радовало всего каких-нибудь пару недель в году.
Они снимали квартиру. Обшарпанную, однокомнатную, зато свой угол. Родители Олега говорили:
— Вам что у нас тесно? Честное слово, от людей стыдно. Единственный сын по чужим углам мыкается.
Но они, как Васька, что слушает да ест, продолжали делать по-своему. Жили на квартире, и, в надежде вскоре получить свое жилье, покупали по случаю все, что мог достать отец Жанны, тогда уже выросший в большие начальники: мебель, бытовую технику, ковры, одеяла...
А через два года отец умер. Страшнее этого не было ничего в Жаниной жизни. Если бы можно было выбирать она согласилась бы бесконечно работать в техникуме, и это было бы раем, по сравнению с адом смерти близкого, родного, любимого человека. Отец умер внезапно, еще не старым, в 57 лет, даже до пенсии не дожил, и до рождения внука. Никто не мог заподозрить, что у него сильно изношено сердце. Не в пример вечно больной матери, он никогда не ходил по врачам. Но Жанна задолго была предупреждена об этой страшной трагедии. По-особенному предупреждена, магически.
Это случилось за несколько месяцев до смерти отца. Тогда Жанна уже второй год работала в школе. Учила пятиклассников русскому языку, и как не странно, была довольна. Зарплата ниже, престижа никакого, зато не снился теперь ужасный сон, во всяком случае, не снился каждую ночь. Коллеги — учителя смотрели на нее как на блаженную, еще бы из техникума уйти в школу, со 180 на 130, да еще и радоваться этому, чудно как-то.
Однажды, уже вечером, когда уроки закончились, и в школе остались только дежурные, да активисты, готовящие к 8 Марта «А ну-ка, девочки!», Жанна сидела одна в учительской, склонившись над стопкой тетрадок. Не хотелось тащить их домой, а Олег все равно придет не раньше восьми...
Вдруг дверь тихонько открылась и на пороге возникла чернявая молодая женщина.
— Вы кого-то ищите? — Жанна подняла на нее воспаленные глаза.
— Вас.
— Да? Присаживайтесь пожалуйста.
Отработав достаточно, чтобы знать в лицо и по именам всех родителей своих учеников, она была смущена тем, что не знала эту женщину. Но может какая-нибудь тетя, а то и просто соседка...
— Простите, не знаю вашего имени — отчества.
— И не надо, — ответила женщина и тут же заговорила быстро, — Горе у тебя будет, умрет мужчина, дорогой тебе мужчина.
— О-о-о, -протянула Жанна, отгораживаясь руками, — Не надо. Я не верю ни во что, я не хочу слушать.
Цыганка, черт ее принес. Как ее теперь выгнать, нахалку.
Женщина покрыла голову болтавшимся на плечах цветным платком. Но уходить не собиралась, а наклонилась через стол и, глядя Жанне в глаза, забормотала еще быстрее:
— Горе пройдет, все уйдет плохое. Будет хорошее, все у тебя будет. В 37 лет ты будешь иметь все: квартиру, машину, дачу, деньги, сына и дочь.
— А муж? — спросила Жанна, — Муж ведь… ну, вы же сказали.
— Нет, он будет с тобой.
— Ага, понятно. То умрет, то воскреснет… Идите-ка вы отсюда, по-хорошему, а то крикну кого-нибудь, милицию вызову.
— Не веришь, а ведь вспомнишь потом. Сейчас в бумажку завернешь беду заговорю, выброшу. А счастье -золото с тобой оставлю.
— Какую бумажку?
— Любую.
— Из тетрадки лист?
Жанна открыла аккуратную тетрадку отличницы. Нет, ее разорвать рука не поднималась.
— Твою надо бумажку. Не такую.
Жанна взяла сумочку. Вытряхнула из нее все содержимое: расческу, помаду, пудреницу, кошелек, две карамельки, носовой платочек.
Их взгляды пересеклись на кошельке. Жанна открыла его, даже обрадовавшись, что там оказались бумажные деньги. Цыганка вытащила купюру покрупнее, помяла в руках, дунула и та исчезла, наверное, у нее в рукаве. Жанна сидела околдованная, немая.
— Золото, милая, счастье тебе принесет. На золоте заговорю. Вспомнишь...
И Жанна стала медленно снимать с пальца перстенек, купленный лет пять или больше назад на повышенную стипендию отличницы.
В это время дверь открылась и вошел физик Иван Лаврентьевич, пожилой, старой закалки учитель. Увидел бледную обезумевшую Жанну, смуглую женщину в платке перед ней, кошелек на столе, перстень на ладони. Все понял.
— А ну, ну. Давай отсюда, хорошая, быстро-быстро, геть, поспеши.
Цыганка выскользнула в мгновение. А Жанна потом долго испытывала стыд. И перед Иван Лаврентьевичем и перед подоспевшей следом чопорной англичанкой Антониной Львовной. И даже перед старенькой математичкой Фаиной Дмитриевной, которая, как оказалось позже, и была виновницей появления цыганки в школе, пригласив ее через знакомых, заговаривать свои больные суставы.
Самое странное, что цыганка оказалась права. Умер отец, и в 37 Жанна имела весь перечень нагаданных благ, кроме дочери...
А еще она продала тот перстень. Тот и еще один, подаренный мамой на ей двадцатипятилетие. Продала, чтобы оплатить роды.
Но роды предстояли еще нескоро. После смерти отца свалилась мама. Буквально лежала и плакала сутки напролет. Жанна никогда не догадывалась, что мать так любила отца. Они жили обычно, без романтики и темперамента, скучно даже, как потом Жанна с Олегом.
Отец часто уезжал в командировки. На трое суток или на месяц, в соседний район или в другую республику, тогда еще существующего Союза, его всегда ждали на «праздничный ужин». Даже если это был обед и не чувствовалось праздника мама все равно называла это праздничным ужином. Теперь, по прошествии стольких лет, Жанна жалела, что не смогла в своей семье придумать что-нибудь похожее на эти ужины.
Отец всегда привозил что-нибудь Жанне в подарок. Только Жанне, маме никогда. Это сейчас она думает: почему? А тогда просто радовалась. В ее серванте до сих пор хранится шкатулка, давным-давно привезенная папой из Ленинграда, а на комоде пылится плюшевый мышонок из Риги, которому Артемка лет восемь-девять назад откусил нос.
Им пришлось переехать к маме. Это был риск потерять очередь на квартиру. И еще был скандал с родителями Олега. Но все пережилось быстро, правда нелегко. Жанна попала в больницу, в кардиологию. У нее так болело сердце, что она не могла дышать. Скорая увезла ее и в больничной палате прошел месяц. А потом еще год с больной мамой, с больным сердцем, с печальным молчаливым Олегом, с его обидчивыми родителями, вдруг притихшими, и теперь только полушепотом спрашивающими у Олега:
— А как же она теперь родит, сможет? Что врачи говорят?
Хотел ли Олег тогда ребенка? Жанна не помнит. Она помнит, что он хотел сначала, как только они поженились, год или два, еще до Феодосии. А потом он замолчал, и она считала, что убедила его в том, что не надо спешить.
И вот они получили квартиру. Обычную квартиру на окраине, и потом долго меняли ее тройным обменом, отдав в доплату все, что было куплено с помощью отца, и еще не перестало быть дефицитом. В результате они имели трехкомнатную «сталинку» в тихом центре. Жутко обшарпанную, с гнилой сантехникой, но такую огромную, что чуть-чуть подновив ее, через год они обменяли на новую, почти улучшенной планировки. В этой самой квартире, недавно пережившей евроремонт, Жанна и сидела теперь, закутавшись в плед, глядя сквозь витражи...
Одиннадцать лет назад, получив наконец первое, из нагаданных цыганкой благ, она решила, что пора стать матерью. Равнодушный ко всему Олег, не прочь был стать отцом. И еще подгоняли заверения участливых подруг, твердо знавших, что столько лет предохраняясь, и имея букет болезней нельзя родить. Невозможно.
А она родила Артемку. В двадцать семь с половиной лет. Платно.
Тогда платные роды только входили в моду. Где-то в Москве уже существовали целые клиники или медицинские центры, а в их трехсоттысячном городе была только одна палата в областной больнице. За неделю до родов, продав два перстня, и заплатив сумму на которую можно было купить все приданное малышу, Жанна оказалась в этой палате.
Ее соседок было пятеро: черненькая, коротко стриженая Светка, мать которой заведовала кафе, грустная Марго, сама врач по образованию, мучившаяся беспрестанными выкидышами из-за резус-фактора, пышная, круглолицая Надюша, папа которой заправлял бензоколонками, жена владельца бани Ариша, и случайно затесавшаяся в их компанию «бесплатная» учительница из района Валечка. Если бы не эта Валечка, наверное, время шло бы втрое длиннее. Но она мастерица до анекдотов из книжек и жизни, скучать не давала. Само ее попадание в эту палату платников было анекдотом. На шестом месяце из района ее привезли в область рожать, потому что тамошняя акушерка оценила размер живота, как предродовой, а колики от полукопченой колбасы приняла за схватки. Валечка уже побывала в родильном блоке, была помыта, побрита и переодета, прежде чем врач поставил диагноз: 25 недель, двойня.
Ну не везти же ее в самом деле после этого обратно два часа по ночным проселочным дорогам. Других ли мест не было, или в искупление вины, ее положили в платную палату с телевизором, свежим бельем и пристроенным санузлом. Валечка была счастлива!
А вот чернявая Светка с глазами-оливками, и постоянно занятыми вязанием руками, все время недовольно ворчала. Все ей было не так!
— Шесть человек загнали как в конюшню. А деньги какие лупят? Я бы не за что платно не согласилась, если бы не мамочка. А чего платить-то? Это их обязанность! Пусть за зарплату шевелятся. Только вот рожать мне выпадает в новогоднюю ночь. Ведь не дозовешься!
Но ворчание Светкино не мешало. Она запомнилась другим, тем, что кормила всю палату свежими булочками и пирожными, которые каждое утро привозил ей мамин шофер.
Все кроме Жанны лежали на сохранении, и только ей предстояло рожать совсем скоро. Но теперь почему-то было не страшно. То есть известно почему, потому что заплатила. А еще молодая учительница, вышедшая из декрета, когда Жанна в декрет как раз собиралась, сказала ей:
— Не бойся, от этого не умирают, потерпишь чуть-чуть, встанешь и пойдешь счастливая.
И как-то сразу успокоила она Жанну. Одной фразой.
Кормили в роддоме ужасно. Так плохо не кормили даже в Феодосии на замызганной турбазе, где было дешевле всего обедать, живя у тети Веры, и в кардиологии, где диета требовала всего отварного и пресного.
Здесь спасали только булки от Светкиной мамы, и привозимые родственниками баночки, термоса и пакеты с едой.
Тогда Жанна впервые попробовала киви. Мама привезла ей три, на пластиковой тарелке. Жанна вертела их так и эдак, разрезала, пыталась почистить, как картошку. Пока Светка не отложила свое вязание и не подошла к ней и назидательно, как первокласснице не объяснила, как правильно едят киви. В палате было тихо -тихо, как на уроке у строгой учительницы. А Жанна с красным от стыда лицом, в желтом махровом халате и с зеленым киви в руках была похожа на светофор, что стоит на перекрестке.
Вечером, в ночь перед родами, Жанна пошла с Валечкой в душ. И не то там так нахохоталась от вечных Валечкиных анекдотов, не то виноваты слабительные, что дала ей Марго, не то просто пришел срок, но ночью начались схватки. Сначала она подумала, что это колики, как у Валечки. Но прошло часа три, а живот все болел, не давал спать. В шесть утра она разбудила медсестру, и все завертелось. В предродовой врач осмотрела ее только в половине девятого. Хорошая врач, не та мымра, о которой Светка говорила:
— Ей хоть плати, хоть не плати, она потому здесь и работает, что тащится, когда другим больно.
Но у Жанны была другая врач, хорошая, заботливая. Спрашивала часто:
— Больно?
И даже если Жанна говорила, что терпимо, заставляла акушерку что-нибудь сделать, то давление померить, то укол в вену.
А еще она сразу проколола околоплодный пузырь, совсем не больно, а еще через час с небольшим сделала что-то такое, что было будто удар тока, по обнаженным нервам, но зато потом роды пошли быстро-быстро. И до одиннадцати утра Артемка родился. Со второй потуги. Затем худощавый анестезиолог с огромным золотым крестом на шее сделал ей укол, и все… Слабый крик новорожденного мальчишки, летящий снег на полотне окна, долгий сон, пробуждение уже в отдельной палате, посещение родственников, Олег с огромным букетов, суета, счастье...
Но это было только начало. Дома крик не казался слабым. Он звучал постоянно, и во сне и наяву много-много месяцев. «Лучше перетерпеть несколько родов, чем слушать этот душераздирающий крик», — думала она. Олег стирал пеленки, готовил, и делал все остальное, а она только слушала крик Артемки, круглосуточно, бесконечно.
Но, наверное, были какие-то островки тишины, раз к ним приходили гости. Она помнит как всем не понравилось имя Артемка. Кто-то сказал
— Темка — Тимофей, так звали кота у моей бабушки.
— Артем! Кажется, был такой революционер.
— Артемон! Как пудель. А почему он у вас не кудрявый?
— В честь кого? Эх вы, Иваны, родства не помнящие…
А они назвали его просто так, отыскав в орфографическом словаре несколько подходящих имен, свернув бумажки, как это делают девчонки в ночь под рождество, гадая на жениха, и вышло, что если мальчик — Артем, а если девочка — Алла.
Почему плохо? Нормально. Жанна ни разу не пожалела, что так назвала сына, и о том, что заплатила за роды тоже не пожалела.
Хотя денег ох как не хватало! До слез!
Артемке не было еще года, когда свекровь отмочила номер. Она дама предпенсионного возраста, со стажем семейной жизни в тридцать лет, горожанка- интеллигентка в десятом поколении, всю жизнь проработавшая преподавателем музыки в школе искусств, уехала в село за каким-то заезжим мужичком — баянистом, выступавшим у них на конкурс самодеятельности. Как уж там все случилось Жанна не помнила. Ей тогда было время только удивиться. Но следующим летом они уже отдыхали с Артемкой в деревне, просыпаясь под песню петухов, купаясь в речке, бегая по ромашковому лугу и объедаясь выращенной свекровью, никогда прежде не касавшейся земли, крупной сочной клубникой.
Свекор тоже не заставил себя долго ждать. Он в шестьдесят два женился на сорокалетней ушлой бабенке с двумя дочками — школьницами. Чем она польстилась? Квартирой, в которую когда-то не хотела войти Жанна? Мизерной пенсией? Судачили всякое. Но Жанна думала, что просто намыкавшаяся горя женщина знала цену доброты. А этим Олег был в отца.
Жанна подружилась с новой свекровью, и та научила ее готовить отменные борщи и печь тоненькие блинчики.
Таким образом, к двум годам Артемка имел трех бабушек, а Жанна больше свободного времени.
По-прежнему не хватало денег. Жанна пробовала как-то подработать, то разносила газеты, то торговала в палатке по выходным, подменяя знакомую. Но все это ничего не давало. Выйти на работу — значило выиграть не больше сотни. Куда ни кинь — всюду клин. Жанна, сама закомплексованная на одежде, стала замечать, что ее Артемка ходит в китайском костюмчике с рынка, а соседский трехлетний Ваня в качественном комбинезоне. И его важная бабушка замечает вскользь:
— Открыли чудесный магазин модной детской одежды. Товары настоящие, а не этот ширпотреб, от которого спасу нет.
Она выразительно кивает на Артемку, и в этот момент Жанна понимает, что разобьется в лепешку, но Артем переплюнет этого пухлого буржуя Ваню. Зимой он будет ходить в дубленке, а летом кататься на велосипеде! Тогда это казалось пределом мечтаний. А теперь Артем учится в самой престижной частной школе, и на завтра она заказала детское кафе, лучшее в городе, чтобы устроить ему праздник.
Зазвонил телефон. Она потянулась к трубке, лежавшей на плетеном столике:
— Алло.
— Простите, это вас беспокоят из детского кафе «Улыбка» по поводу завтрашнего праздника.
— Мы все обговорили с администратором и шеф-поваром.
Она говорит резко, потому что она богата, она платит, а все остальное их заботы.
— Да, конечно, я вас прекрасно понимаю, но я директор кафе, и мой вопрос деликатный.
Директор? Уж не Светкина ли мама? А ведь точно она. Может спросить как там Светка? Кого родила? Наверное, девочку, ведь у нее был такой круглый живот. И, наверное, в новогоднюю ночь.
Но вместо этого Жанна говорит:
— Что за вопрос?
— Вы заказали программу с клоунами. В ней предусмотрены конкурсы с призами. Администратор по недосмотру не включила их в смету.
— Ну так включите.
Жанна чуть было не швырнула трубку.
— На какую сумму?
— Я думала вы не первый день этим занимаетесь.
— Видите ли призы могут быть разными от календарика, до компакт-диска, я бы хотела уточнить какие вам подойдут?
— Да любые, что за глупости? Можно что-нибудь веселое, ну я не знаю, хлопушки, серпантин, маски.
— Понимаю, — как-то очень многозначительно.
— И еще компакт-диски.
Жанна кладет трубку. Возможно, кто-то из гостей принесет подарок дешевле, а унесет дороже. В этом, видимо, деликатность вопроса. Или в чем-то другом? Какая разница. Завтра Артемке 10!
Раз уж пришлось растревожить свое уютное гнездышко на лоджии, прервать цепочку воспоминаний, Жанна нехотя вылезает из-под наполовину сползшего пледа и отправляется варить кофе. На кухне она молчит. Не думает ни о чем, просто пьет настоящий кофе и возвращается в кресло-качалку, словно писатель к пишущей машинке. По пути смотрит в зеркало. Второй год как она стала блондинкой, а никак не привыкнет. Ее стилист говорит, что супер, а она видит в этом признак надвигающейся старости, больше ничего. Закрасила седые волосы и рада, как баба с прожиточным минимумом на месяц. И поправилась. Конечно, так любить сладкое.
Завтра Артемке вывезут на специальном столике двухэтажный торт со свечами. Она вспомнила, что когда ему исполнилось три с половиной, Олег купил большущий торт, килограмма на два. Они уплетали этот торт несколько дней, а потом голодали до получки, худея от кефира. Теперь так не бывает.
В 30 лет Жанна пошла учиться на парикмахера. Она любила стричь с детства. Как-то оболванила дорогую немецкую куклу. А потом сколько раз саму себя. Подружек стригла и в школе и в институте. Прически делала на выпускной и на свадьбу. Так почему бы нет?
Когда настал срок возвращаться на работу, она уже стала предпринимателем — парикмахером, с доходом меньше учительского, зато с массой свободного времени для Артемки, и кое-какими перспективами, планами, надеждами. Она работала прямо на дому, отыскивая клиентов через знакомых и объявления в газетах. Иной день зарабатывала больше, чем за полмесяца в школе, иной ничего. Ни отпускных, ни больничных, нервотрепка с налогами, но ей нравилось делать прически, нравилось, что Артемка всегда рядом, и что деньги живые, отработал — получил, не надо ждать месяцами, словно подачки от государства. И Жанна решила уволиться из школы.
Пришла подавать заявление с дрожью. Мучилась перед этим не день и не два. Хотелось произвести впечатление. Купила новую сумочку, положила в нее игрушечный мобильник. Учителя ни разу не видели в близи настоящего, пусть удивляются. И сумочку заметили и мобильник, но все равно крутили у виска, кто ж в такое время бросает работу с гарантированной зарплатой, в стране кризис за кризисом, а она в парикмахерши без рабочего места, ну подрабатывала бы, а так, глупо.
И она стригла, причесывала, снижая цену, гоняясь за клиентами, исправно платя налоги, и каждый месяц имела все меньше и меньше.
Когда ей исполнилось 33, а Артемке пять с половиной, она ревела как раненая волчица. Ему в школу через полтора года. Ей подоспел возраст Христа. И ничего.
Как-то к ней приехала подруга из Москвы, бывшая однокурсница, теперь преуспевающий издатель. Они переписывались, и Жанна врала ей в письмах, как хорошо живет. И вот тебе на!
— Ты парикмахерша? Не смеши! С твоими -то мозгами!
— Если ты такой умный, то почему такой бедный? Ты об этом что ли?
— Я о тебе. Ты же писала, что работаешь в частной школе, что...
— Ну, все, все, а то я сейчас расплачусь. Жанна чувствовала себя почти также как тогда, когда впервые ела киви, на глазах у богатеньких беременных дамочек.
— Нет, ты погоди.
— Все, все, все.
Они больше не говорили об этом. Только один совет на прощание:
— Бери дороже, намного дороже, цени себя выше и другие оценят.
Жанна послушалась этого совета. Полгода просидела без клиентов. Но однажды пришла какая-то краля и все закрутилось. Еще через полгода у Жанны была своя парикмахерская, а когда Артемка пошел в школу, она открыла салон красоты «Шарм». Самый дорогой в городе, самый престижный.
Что ей тогда помогло: совет подруги, мамины молитвы или просто случай, везение? Она не знает, как ответить, но зато теперь она знает, как зарабатывать деньги.
Когда ее бизнес пошел в гору, Олег закончил службу. Деньги к деньгам. Совсем скоро он заработал первую тысячу долларов, перепродавая компьютеры. Сейчас он совладелец крупной фирмы по продаже и ремонту оргтехники.
У них есть квартира, машина, дача, деньги, сын.
Пару месяцев назад Жанна была у гинеколога, консультировалась по контрацепции. Людмила Петровна, пухленькая, улыбчивая, говорила и говорила, объясняя прописные истины. Жанна давно все поняла, встала, пытаясь прервать монолог, сказала:
— Все ясно.
— Прекрасно, дорогая, учти, подумай. А то ведь аборт придется делать. Хорошо ли это? Рожать то уж, наверное, не собираешься?
Последний вопрос прозвучал нехорошо, как — то, мол, ну не дура же ты совсем?
А почему собственно? Да и какое ее дело. Тридцать семь — не сорок семь. Десять лет назад Жанне уже говорили, что зачать и выносить не получится. А теперь и вспоминать смешно.
Внизу за окном визг тормозов. Больное, недолеченное когда-то сердце екнуло. Жанна вскочила, откинув плед. Потрясла фрамугу, открыла не сразу, еле разобравшись в новых хитрых замочках. Выругалась. Совсем стала сумасшедшая! Артем сейчас на четвертом уроке, гувернантка встретит его в 13.30. и приведет, через сквер — и дома. Из другого окна школу видно. А она от скрипа тормозов в панике! Почему?
В дверь позвонили. Она вздрогнула, взглянула на часы. Не уж то и впрямь что-то не так? В глазок увидела соседку Римму. Это старшая сестра буржуя- Ванечки, с детства разодетого в фирменные шмотки. А теперь Римма помогает Жанне по хозяйству.
— Ты чего, Римуль?
— Заглянула спросить, как насчет завтра?
Жанна не могла припомнить: пригласил Артемка Ванечку или нет.
— А что завтра?
— Ну, завтра ведь день необычный. Может быть я с утра понадоблюсь, пораньше?
— Как всегда, — отрезала Жанна, — Для меня день необычный, для тебя -нет.
— Извините, что побеспокоила.
— Ты не в магазин?
— Да.
— Купи мне мороженного.
Римма побежала вниз по лестнице. Смышленая девица. Но не с того начала. Пошла в услужение, цену снизила...
Еще два часа, и Артемка вернется из школы. Пожалуй она успеет съездить в салон. Там есть дела. Потянулась к телефону, чтобы вызвать такси. Нет. Надоело все. Что салон? Арендованное помещение и восемь нанятых сотрудников. Уволь их, перестань платить аренду, распродай оборудование — и все, нет салона. Нет проблем. Никуда не нужно спешить, готовить отчеты, ублажать клиентов, заботиться о рекламе, бояться разных проверок. Суетно и бессмысленно. Зачем ей все это? Деньги зарабатывает Олег. А она нужна Артему. Или уже не нужна?
Кому она нужна? Клиентам что ли или парикмахершам? Или Олегу день и ночь пропадающему где-то в околокомпьютерном мире?
Ну вот, а цыганка говорила счастье… Квартира, машина, дача, деньги, сын, дочь. Дочь? Почему она не родила дочь? Она говорила Олегу два года назад. А он ответил:
— Ну что ты, дорогая, только зажили по человечески. На Канарах еще ни разу не были...
А в прошлом году:
— Тогда нужно строить дом. Двое детей, нас двое, да и еще и маму, ты говорила, пора к себе забирать. Не много ли нас получится в этой квартире? Как ты думаешь?
— Маме еще нет шестидесяти. Она вполне самостоятельная женщина. Ты рано испугался.
— А-а. А я то подумал: в трех комнатах с тещей и новорожденным. Да еще вы с Артемкой, — говорил уже глядя в монитор.
Не понимал, что говорил. А она поняла. Может быть неправильно поняла?
Дом строить не стали. Дорого, хлопотно. Да и не к чему вроде бы. Наверное не будет дома — цыганка не нагадала.
А дочка будет! Дочка будет, если Римма принесет эскимо. Если что то другое — нет. Господи, какие глупости. В тридцать семь все равно не получится, потому что через полгода — тридцать восемь.
Минут через десять Римма принесла эскимо.